Maximilien Antoine Delacroix

Сначала

У графа Антуана Луи Марка Делакруа было в жизни практически всё, о чём мог мечтать человек его сословия: прославленный род, блестящая военная карьера, влиятельные друзья, весомое положение в обществе, значительное состояние, прекрасная и любящая жена. Даже революция 1789 года, которая уничтожила не только все привилегии дворянства, но также и само дворянство как отдельное сословие, прошлась по семейству Делакруа, если можно так сказать, по касательной. Единственное, чего граф был лишён на протяжении долгих лет брака — это наследник.

Но, как известно, терпение — добродетель, и чета Делакруа, как истинные христиане, терпеливо ждала милости господней. Милость пришла лишь двадцать лет спустя, зато сразу в двойном объёме, и на свет появились мальчишки-близнецы: Максимилиан Антуан и Жоффруа Луи.

Сказать, что они были очень желанными и долгожданными детьми, это не сказать ничего. С рождением детей мир графа Делакруа будто замкнулся, и всё в доме отныне было построено вокруг малышей и их нужд. Работа прислуги, приёмы и выезды в гости, распорядок дня — всё подстраивалось под детей. Помимо прочего, юные виконты оказались весьма слабыми и болезненными, что лишь усиливало градус опеки.

Капризный и крикливый Максимилиан вечно не давал покоя своему более спокойному младшему брату, но стоило унести их в разные комнаты, как заливаться «серенадами» начинали оба. Близнецы словно физически не могли находиться далеко друг от друга. И по мере того, как дети росли, эта незримая связь лишь усиливалась.

Если заболевал один, то непременно заболевал и второй, но при этом болезнь словно делилась надвое, протекая легче и быстрее. Если грустил один, то второй также непременно впадал в уныние, которое практически сразу же бесследно проходило у обоих. Целая жизнь, поделенная надвое.

Правда, по мере того, как братья росли и, как это часто бывает у близнецов, проявляли все ярче свою непохожесть в характерах и интересах, оказалось, что родительская любовь ровно пополам не делится.

Старший, Максимилиан, хоть и обладал более слабым здоровьем, всегда был куда более любознательным и активным ребенком. Его живой ум и яркая фантазия вечно не давали ему сидеть на месте. Мир вокруг зачаровывал его, требовал изучить и понять каждый его уголок. Он тянулся к знаниям, искусству и общению, обожал, когда в доме бывали гости, и не упускал ни единого шанса привлечь к себе внимание. При этом он мастерски умудрялся скрывать свои проступки и в нужный момент превращался просто в маленького английского джентльмена.

Жоффруа, появившийся на свет на полчаса позже брата, был вдумчивым молчуном и созерцателем. Он не мечтал, в отличие от брата, отправиться к пирамидам Египта, не стремился привлечь к себе всеобщее внимание, а оранжерея не была для него джунглями Амазонки. Он казался проще, приземлённее, безамбициозней и скучней. Наверное, не будь с ним брата, вечно тащившего его куда-нибудь, он бы всё свое время проводил за книжками. Все великие свершения и приключения разворачивались у Жоффруа в голове, и другого он не хотел.

Поэтому совершенно закономерно, что Максимилиан был любимым сыном, надеждой и отрадой, а Жоффруа — бесплатным дополнением. Нет, нельзя сказать, что его не любили. Просто на него достаточно быстро махнули рукой. Да и кого он особо сильно волнует, второй сын? От него много и не требуется. Вторые сыновья, как известно, нужны лишь для подстраховки.

Кто знает, возможно, общайся виконты со своими ровесниками, отправься они на учёбу в какой-нибудь пансион, под влиянием окружения их характеры могли бы измениться, а разница между ними — сгладиться. Но слабое здоровье и гиперопека родителей не позволили братьям вырваться из дома, когда настала пора учиться. Зачем рисковать и отправлять детей неведомо куда, когда можно нанять целый штат гувернёров и преподавателей, способный заменить обучение даже в самом лучшем заведении?

Так братья и росли за незримой стеной, отделявшей их от опасностей и угроз мира. Этакий счастливый остров неведения и отрыва от реальности, где самой большой бедой в жизни, которую они знали, были уроки чистописания.

По мере того, как виконты Делакруа росли, паранойя их родителей начинала постепенно утихать. Конечно, слабое здоровье братьев периодически давало о себе знать, но с возрастом уже сами мальчишки начинали бунтовать против бесконечных запретов врачей. Нелья бегать, нельзя переутомляться, перегреваться, переохлаждаться и сильно переживать.

Ну, и как прикажете убедить ребенка, который и так полжизни провел в четырех стенах, что ему нельзя бегать наперегонки с собакой, например, или залезть на дерево, или скакать галопом на лошади, или с разбегу прыгнуть в озеро?

Максимилиан и Жоффруа научились не-слушаться настолько мастерски, что об этом никто и не знал. Они изобрели сто и еще один способ ускользнуть из-под присмотра, то прикидываясь уставшими, то больными, то сбегая через окно поздно вечером, когда весь дом уже спал. Бесконечная вереница маленьких хитростей и обманов.

Как это часто бывает с детьми, то, что делалось во их благо, самими братьями воспринималось как наказание. Поэтому, зная, как пристально за их здоровьем бдят лучшие доктора, они считали своим святым долгом умалчивать все, что можно умолчать. Как и все близнецы, они имели какую-то особую связь и прекрасно чувствовали состояние друг друга. Поэтому, когда один жаловался на больной живот, второй всегда мог сказать, серьезно ли это. И если нет, оба молчали. Ведь ни родителям, ни доктору такое не объяснишь.

Больше всего виконты любили, когда родители уезжали в гости на несколько дней. Гувернер, в отличие от матушки, не имел привычки по несколько раз за ночь проверять их сон, поэтому, изъявив желание отправиться спать пораньше, братья могли заниматься, чем душе угодно. Классический вариант «чего угодно»: вылезти в окно и убежать на озеро или конюшню.

Одну из таких вылазок прервала внезапно начавшаяся гроза, и мальчишки пулями рванули обратно в дом. Неизвестно, чем эта пробежка отличалась от тысячи других точно таких же, но Максимилиану она далась нелегко. Сердце бешено колотилось и было категорически нечем дышать, но по сложившейся традиции он решил промолчать и просто лечь спать. Так частенько бывало, что нужно было просто хорошо выспаться, чтобы самые неприятные ощущения пропали без следа.

Но Жоффруа уснуть не мог. Он чувствовал, что что-то не так, и пытался убедить брата сказать об этом взрослым. В ответ Максимилиан только упирался, отнекивался, отмахивался и осаживал брата тем, что он старший, а значит, принимать решения — ему. И он принял, а младший — послушался.

К утру виконт Делакруа остался только один.

Он представил, что будет дальше. Как прислуга отправит за родителями, они срочно вернутся и… И что? Поймут, что лишись любимого сына, на которого возлагали все надежды? Что остался лишь «запасной вариант», на который теперь внезапно свалится все внимание, и ответственность, и разочарование. И тогда Жоффруа принял первое свое самостоятельное решение, которое изменило его жизнь навсегда и бесповоротно: переложил брата на свою кровать, а сам — занял его место. А затем наконец-то смог уснуть.

Многие, наверное, задаются вопросом, неужели родители не заметили подмены? Тем более, что характер и увлечения близнецов были такими разными. Но было ли им до того дело? Они лишились сына и держались за второго как за спасительную соломинку. Конечно, они замечали, что он ведет себя более тихо и сдержанно, стал более замкнут. Но разве не было это ожидаемо от ребенка, который лишился близнеца?

Последний раз имя Жоффруа прозвучало на похоронах, и после его было запрещено произносить в доме, чтобы не бередить рану. Если бы сейчас кто-то обратился к Максимилиану по этому имени, он бы не понял, что обращаются к нему. Жоффруа умер. Умерли его интересы, цели, мечты. И остался только Максимилиан таким, каким его знал и видел брат.

Потом

Если бы всё в жизни Максимилиана шло так, как было запланировано, то его ждал бы совсем другой путь. Его ждала судьба потомственного военного, повинуясь которой он наверняка бы принял участие во франко-марокканской войне и, вероятно, в завоевании Алжира. Потом, вероятно, он бы участвовал в подавлении голодных бунтов во Франции, а позже сетовал, что если бы для подавления волнений Февральской революции использовали войска, всё могло бы пойти иначе…

Слабый здоровьем виконт после смерти брата оказался словно экзотический цветок под стеклянным колпаком: он созерцал мир со стороны, проводя время за спокойными «одобренными» занятиями: чтение, музыка или живопись. И Максимилиана, в общем-то, такое положение дел устраивало. Книги открывали перед ним огромный и увлекательный мир, а холст позволял запечатлеть эти образы, чтобы возвращаться к ним без необходимости перечитывать. Постепенно детское увлечение переросло в настоящую страсть. Создание новой работы для него это побег от унылой однообразной реальности. Он уходит в него с головой, не замечая течения времени вокруг. Наверное, если оставить его в такой момент без присмотра, он бы просто умер с голоду.

Но пожалуй, кроме рисования, в жизни он больше ничего и не освоил.

Тепличные условия, в которых он вырос, оказали на характер Максимилиана огромное влияние. Его детство прошло в полной изоляции от мира, такого страшного и опасного, и в мировосприятии юного виконта в принципе отсутствовали понятия нужды, несправедливости, лжи и корысти, а все люди были добрыми, свято чтили закон и Бога и всегда были рады протянуть друг другу руку помощи. Всё его представление о реальности складывалось лишь из видимого окружения и той литературы, до которой он мог добраться.

Так что до самой смерти своего отца Максимилиан не испытывал никакой необходимости взаимодействовать с внешним миром и людьми в нём. И первое знакомство с ними оставило неизгладимое впечатление. В один день его представление о мире вокруг рухнуло, а в лицо ему швырнули неприглядную реальность. Возможно, случись этот неприятный опыт раньше, он бы не оказал на него такого влияния. Но оказалось, что люди по большей части не любезные, не добрые и уж точно не честные, жизнь для большинства из них не прекрасна, а большинство улиц и домов не похожи на столь привычный ему ухоженный особняк с красивыми подъездными дорожками.

Свежеиспечённый граф узрел правду и так ужаснулся, что скрылся у себя дома, превратившись в затворника и с головой погрузившись в искусственную и такую прекрасную реальность своих картин. Вероятно, рано или поздно он бы просто сошёл там с ума, но судьба распорядилась иначе. Однако даже спустя столетия он продолжает испытывать глубокое разочарование где-то на подкорках сознания, всю жизнь стремясь скомпенсировать изъяны окружающей его реальности в своём творчестве. Нарочитым совершенством пропитаны все его работы, но глядя на них ты не можешь понять, испытываешь ты восторг от красоты рисунка или печаль, от того насколько он реален и нереален одновременно. Именно эта неизменная и неуловимая пограничность и принесла его полотнам известность. 

Во многом Максимилиан так и остался невероятно наивен. Он оперирует достаточно детскими взглядами на жизнь. Верит, что на добро тебе всегда отплатят добром, что зло всегда будет наказано, а справедливость всегда восторжествует. Он не хочет и не может поверить, что жизнь это угрюмая и мрачная штука, поэтому старается привнести в неё хоть что-то прекрасное. Например, искусство. Он вообще уверен, что, если вокруг человека всё будет красивое, то и сам он, и его душа, преображаются.

Одет

Госпожа Ру всегда любила думать, что у неё есть некий дар видеть настоящий талант, когда другие его не принимают. Как минимум, все, чьё творчество она считала выдающимся, в итоге обрели славу раньше или позже. Обретя бессмертие в середине XVII века она многократно становилась свидетелем того, как художники, скульпторы и архитекторы, чьи идеи вызывали отторжение при жизни, становились знамениты спустя десятилетия после их смерти. И именно в этом она видела своё призвание: выделять из толпы тех, кто действительно может привнести что-то в мир искусства, пока они ещё что-то могут привнести.

С творчеством виконта-затворника Максимилиана Делакруа она познакомилась задолго до встречи с ним самим и сразу же в него влюбилась. В творчество, не в виконта, конечно же. Одет приходила в восторг от того ощущения, которое оставалось после просмотра этих картин, будто ты упустил что-то важное и невероятно прекрасное, и заставляло возвращаться к изучению полотна снова, и снова, и снова, каждый раз открывая какие-то незамеченные ранее мелочи.

Она была готова с восторгом кинуться опекать молодой талант, пробиваться на выставки, искать заказчиков, добиваться признания… но Делакруа ничего этого не было нужно. Виконт писал исключительно для себя или друзей семьи, с лёгкостью расставался с работами даром, не брал заказов и не искал славы. Госпожа Ру впервые в жизни (и после неё) столкнулась с ситуацией, когда её протекция была без надобности. Поэтому ей оставалось лишь сожалеть о том, сколь малое число людей увидит эти прекрасные работы, и ждать момента, когда она сможет оказаться чем-то полезна.

Такой момент настал лишь спустя несколько лет, когда виконт оказался на грани между жизнью и смертью, и ни один из врачей, которых выписывал со всей Европы граф Делакруа, не смог помочь.

Сам граф, будучи человеком приближённым к власти, и осведомлённым (хоть и не в деталях), что мир устроен чуть сложнее, чем принято считать, и помимо людей есть и те, кто живут уже столетиями, искал выход на этих загадочных существ в надежде, что они смогут помочь. А Одет в свою очередь, зная что граф готов к совершенно нетрадиционным способам решения проблемы, и ведомая своей решительностью, согласилась оказать эту помощь.

Вампиры, чья жизнь (или точнее уже не-жизнь), подчинена строгим правилам, гарантирующим относительно тайное и безопасное существование их вида, никогда не дают становление без предварительного согласования кандидатуры. Эти дискуссии могут длиться годами и даже десятилетиями, бывало даже что кандидат не доживал до принятия решения.

Госпожа Ру давая становление в обход этих правил и, по сути, рискуя собственной жизнью (т.к. в законодательстве вампиров в принципе отсутствуют другие меры наказания, кроме окончательной смерти), рассчитывала только на глупую наглую ложь и свою собственную репутацию. И не прогадала.

Когда она представила своего подопечного новому обществу, у нескольких сородичей и правда возник вопрос, что они не могут припомнить, когда этот кандидат был согласован. На что Одет, наигранно обижаясь отвечала, что если они хотят сделать эту шутку смешной, то так и должны говорить: «Детти, ты что, дала становление без согласования?». Все посмеялись и… забыли.

Дальше

В судьбе Максимилиана ещё будет две мировых войны, он дважды бежит из страны, и дважды вернется, чтобы восстановить родной дом из руин, встретит женщину, которая перевернет его жизнь с ног на голову, переживет сира и побудет кротом в рядах заговорщиков-анархистов. Он доживет и до наших дней, прикидываясь собственным далеким потомком. И будет жить там же, заниматься тем же. И даже двести лет спустя всё так же каждый день, проведённый в поместье, его будет преследовать ощущение, что их там все ещё двое.